Сенатор рвался в кино, а его туда не пускали. В маленьком зале должен был идти фильм живого классика Питера Гринуэя о мёртвом класике Сергее Эйзенштейне. По слухам, в фильме этом поднималась столь будоражащая разум сенатора Милония тема однополого сладострастия. Лишённый возможности приобщиться к запретному, окружённый соратниками великий гомоборец горестно стенал прямо в телекамеру. За этим бессмысленным и беспощадным зрелищем наблюдали стражи порядка в капитанских и майорских чинах.
Несколько минут спустя Искандер уже поглощал вкуснейшую ливанскую шаверму и размышлял о превратностях судьбы. Ведь родись Святой Милоний лет на семьдесят раньше, он был бы современником Эйзенштейна. Вступил бы в комсомол, гордо ходил бы на демонстрации с плакатом "Долой стыд!" и наверняка стал бы активным борцом с церковным мракобесием: богохульствовал бы на собраниях, рубил бы кресты на церквях, строчил бы на попов заявления в ОГПУ. До своего нынешнего возраста сенатор явно не дожил бы, сподкнувшись о дату 1937, и в списках общества "Мемориал" числился бы ныне "невинной жертвой кровавых репрессий".
Да, всё же повезло Милонию с эпохой. Хотя, конечно, не так, как Искандеру с ливанской шавермой.